Алан Аралбаев, Минэнерго: цифровизацию в ТЭК нужно стимулировать больше пряником, чем кнутом

Алан Аралбаев отвечает в Министерстве энергетики за цифровизацию и возглавляет соответствующий департамент. В последние годы, после принятия соответствующей программы, государство буквально принуждает казахстанские компании энергетического сектора «оцифровываться». В случае с нефтяниками — их обязали устанавливать приборы учета нефти и передавать информацию на серверы министерства. Есть свой план мероприятий и у электроэнергетиков. Однако бизнес не всегда с восторгом воспринимает то, что его заставляют идти по пути прогресса. Но г-н Аралбаев объясняет в интервью Profit.kz, что в действительности вложения в ИТ-инфраструктуру для предприятий — это не издержки, а инвестиции.

— Алан, как, по вашим субъективным ощущениям, бизнес воспринимает государственные инициативы по цифровизации?

— Там смешанные чувства. Мы проводили анкетирование. Некоторые компании, конечно, воспринимают это в штыки — зачем, мол, государство диктует, что нам делать? Это лишний контроль, а мы — белые и пушистые. Но извините, правоохранительные органы регулярно задерживают ОПГ, которые воруют нефть. Соответственно, государство должно было с этим бороться и выставить требования. Впоследствии были внесены дополнения в законодательство в части обязательности оснащения субъектами, осуществляющих оборот нефти, своих объектов контрольными приборами учета нефти. Если говорить об операционной деятельности, то государство, конечно, не должно вмешиваться в деятельность бизнеса. Так, например, ERP-системы либо другие аналогичные системы госорганы, конечно, не должны принуждать устанавливать. Тут, по моему субъективному мнению, государство не должно быть регулятором, так как эффект от внедрения таких систем зависит от случая к случаю. Если бизнес не видит целесообразности внедрения такого рода вещей, то он не должен их внедрять. Но если речь о контрольных и учетных системах, если это связано с налогами, тут государство будет требовать установки приборов. Да, где-то бизнес недоволен, когда происходят такие нововведения. Государство должно сглаживать такие моменты. Есть примеры того, как государство помогает цифровизации через стимулирующие меры.

— Можете привести примеры?

— Раньше регламенты предписывали НПЗ раз в год вставать на капитальный ремонт. После установки датчиков и информационной системы на двух крупных НПЗ страны, необходимость в столь частых капремонтах отпала. Реализация системы ТОРO (техническое обслуживание и ремонт оборудования) на НПЗ позволила перейти с «ремонта по плану» на «ремонт по факту», что потребовало внесение изменений в законодательство. Государство пошло на это. Другой пример — расходы на НИОКР (научно-исследовательские и опытно-конструкторские работы). В прошлом году совместным приказом министров энергетики, образования и науки были утверждены приоритетные направления на НИОКР. У недропользователей есть обязательства по НИОКР — 1% от затрат на добычу они должны тратить на науку. Мы понимаем, что, к сожалению, не все недропользователи исполняют эти обязательства. И государство пошло им навстречу и сказало: «Давайте признаем, что Smart Oilfield — это тоже НИОКР». Потому что для государства это очень хороший инструмент, чтобы стимулировать цифровизацию.

Государство со своей стороны проводит мероприятия, где разъясняет все требования, старается ответить на все интересующие вопросы по цифровизации топливно-энергетического комплекса. Конечно, можно и нужно делать больше. Но с текущим уровнем зрелости нашей нефтегазовой отрасли, эти первые шаги уже приносят плоды. Положительный опыт — те проекты, которые реализуются в «Казмунайгазе» и других квазигосударственных компаниях — его надо тиражировать на частный бизнес. Чтобы он не сталкивался с теми проблемами, которые уже решили для себя национальные компании, когда запускали те же интеллектуальные месторождения, систему ТОРO или цифровой рудник. Задача государства, сделав пилоты и получив результаты, показать рынку пример. И больше пряником, чем кнутом, стимулировать развитие.

— Вы сказали, что уровень цифровизации низкий. Есть какие-то объективные оценки того, насколько?

— Существуют разные методологии оценки уровня цифровизации. Международные консалтинговые компании в своих отчетах показывают насколько нефтегазовый сектор менее зрелый в части ИТ, чем тот же банковский или сектор телекоммуникаций. Мы совместно с Министерством индустрии и инфраструктурного развития РК проводили анкетирование, используя методологию немецкого института Фраунгофера, познакомили с методологией национальные компании, ТШО, КПО, других казахстанских недропользователей. По результатам данного анкетирования у КПО и ТШО уровень цифровизации выше наших нацкомпаний. Я не скажу, что он недосягаем. В «Эмбамунайгазе», «Казгермунайгазе» есть очень хорошие, перспективные проекты. Мы их называем ледоколами, которые могут дать существенный экономический эффект. Причем проработка этих проектов велась еще до запуска госпрограммы цифровизации — в рамках трансформации холдинга «Самрук-Казына». Сейчас эти мероприятия вошли в госпрограмму цифровизации, они перечислены в постановлении правительства. Правильно, когда государство помогает национальным компаниям и частному сектору в улучшении их бизнес-процессов, производственной цепочки за счет цифровизации. Это влияет на производительность труда, растет экономика, соответственно, и налогов будет собираться больше. И, как следствие, это выльется в рост благосостояния населения. Функция государства же в этом и состоит — улучшать жизнь людей.

— Но у недропользователя основная цель, как и у любого бизнеса — это чистая прибыль. И они воспринимают все это как дополнительные расходы.

— Акционеры, думаю, понимают, что ИТ-системы делают их собственную компанию прозрачнее и эффективнее. Они начинают лучше видеть происходящее на месторождении, в собственных компаниях. На Западе большинство частных компаний сами добровольно встраивают такие системы, чтобы контролировать ситуацию, быстрее реагировать на инциденты. Поэтому их внедрение выгодно в конечном итоге всем.

— Есть ли в мире прецеденты, когда государство обязывает энергетические компании ставить какие-то датчики, ИТ-системы?

— Когда мы анализировали международный опыт, то смотрели, в том числе, и на Россию. В какой-то момент нами очень детально изучалась программа нефтеконтроля. Также мы изучали опыт Египта, где Министерство энергетики выступило с похожими инициативами. Это если смотреть на государственном уровне. Если смотреть на транснациональные корпорации, тот же Shell давным-давно все оцифровывает. У этой компании очень много активов по всему миру, при этом у них данные централизованно стекаются в их штаб-квартиру. Shell — это, по сути, мини-государство, и топ-менеджмент тоже хочет вовремя получать оперативную и достоверную информацию по объемам добычи, подготовки, транспортировки нефти и так далее. От этого зависят все их операционные расходы. На всех наших крупных объектах — КПО, ТШО, NCOC — системы учета были предусмотрены по умолчанию, еще в проектах. Не важно, о бурении речь или об инфраструктуре. У этих трех крупных операторов, которые добывают более 50% казахстанской нефти, все уже стоит. Там есть разные стороны: итальянцы, англичане, американцы, КМГ. Когда есть СРП, соглашение о разделе продукции, все инвесторы должны доверять программному обеспечению, которое показывает, сколько каждому из участников причитается. Все это хранится, обрабатывается, разумеется, в ИТ-системе, которой доверяют все участники проекта. Государство сейчас, по сути, перенимает этот опыт, так как оно тоже должно получать оперативные и достоверные данные. Принимать управленческие решения и выстраивать свою политику на основе этих данных в том числе.

— То есть наше государство идет по следам транснациональных корпораций?

— Именно. Когда все будет внедрено, государство будет получать оперативную и достоверную информацию об объемах добычи нефти. Как происходило до этого? На месторождениях собирали данные, передавали диспетчерам. Там их сводили, передавали в Министерство энергетики. Тут человеческий фактор на всех этапах: и на стороне недропользователя, и на стороне министерства. Информация на всех этапах может быть непреднамеренно искажена, неправильно обработана. При установке контрольного прибора учета нефти данные по добыче передаются в систему министерства ежесуточно. Вопрос достоверности статистики поднимала Генеральная прокуратура, поскольку известны случаи нелегального оборота нефти. В республике неоднократно задерживали членов ОПГ, которые воровали нефть. Из открытых источников можно увидеть, как очень давно были случаи, когда ворованную нефть без документов перерабатывали на больших НПЗ. Возбуждались уголовные дела, — все это пресекли. Но возможно есть мини-НПЗ, где потенциально может идти переработка такой нефти. Плюс эту нефть вывозят за границу, выдавая за что-то другое, и перерабатывают ее там. Требования «Кодекса о недрах» начинают действовать с 1 января 2020 года для субъектов, осуществляющих оборот нефти. Мы подзаконным актом планируем утвердить перечень объектов, которые должны оснащаться приборами учета, и сроки, когда они должны начать передавать данные. Этот опыт мы перенимаем у транснациональных корпораций.

— По поводу цифровизации месторождений один из участников конференции PROFIT Energy Day в июне этого года сказал следующее. Одно дело, когда речь идет о месторождении, где нефть бьет ключом. Например, Тенгиз. По сути, у них всего несколько скважин, поэтому им проще и дешевле развернуть интеллектуальную инфраструктуру. Другое дело, если у вас старое месторождение, где скважин очень много. Получается, что чем хуже у тебя ситуация, тем выше инвестиции в ИТ-инфраструктуру. Вы учитываете этот аспект?

— Он прав. И мы это понимаем. Но я бы хотел добавить, что в мире интеллектуальные месторождения, как правило, внедряются как раз на старых месторождениях для повышения их производительности. Потому что на новых особо нет смысла дополнительно извлекать выгоду за счет цифровизации — там и так все хорошо. На старых месторождениях, brownfield, когда дебет скважин падает, новые технологии помогают как-то восполнить угасающую добычу. Они могут минимизировать это падение, в каких-то случаях стабилизировать, а иногда даже можно добиться роста добычи. В Казахстане есть нефтегазовые компании, у которых большое количество скважин. Например, у «Озеньмунайгаза» огромное количество скважин, около пяти тысяч. Конечно, это не сравнится с «Казгермунай» с 250 скважинами. У них, конечно, капитальные затраты значительно меньше, чем у «Озеньмунайгаза». Но не стоит забывать, что издержки можно оптимизировать, устанавливая датчики не на каждую скважину. Можно их ставить на групповые замерные устройства, которые потом будут с определенной периодичностью — раз в два-три часа — замерять отдельные скважины. Также сейчас уже практикуется установка виртуальных счетчиков, которые заметно сокращают затраты на внедрение.

— Как дела с цифровизацией обстоят у электроэнергетиков?

— В нефтянке есть добыча, транспортировка, переработка, реализация. В электроэнергетике похожий цикл: генерация, передача, распределение и сбыт. Если говорить о передаче, там работает национальный оператор — KEGOK. Он проводит очень хорошую работу по цифровизации. Есть отдельное мероприятие — автоматизация режимов интеллектуальной энергосистемы. Проект реализуется с целью повышения надежного функционирования и эффективного использования оборудования Единой Электроэнергетической Системы Казахстана. И уровень цифровизации, зрелости там очень высокий.

— Они по-другому и не смогли бы работать, даже если бы государство не выдвигало никаких инициатив в этой сфере…

— Все верно. Потому что электроэнергия не хранится. Поэтому постоянно нужно замерять, балансировать генерацию. И там без ИТ невозможно обойтись. Их это заставляет развиваться. Есть оценки уровня цифровизации. Генерация находится где-то на уровне, как это принято говорить, индустрии 2.0, иногда 3.0. У них есть системы SCADA, ERP-системы. Но приборы учета не на всех объектах, это их и подводит. По распределению — у нас много РЭКов в стране. У них очень разный уровень автоматизации, в целом не такой зрелый. Государство давно выставило требования по автоматизированным системам коммерческого учета — АСКУЭ. Пока не все участники рынка выполняют даже это условие. В министерстве создана рабочая группа, которая занимается этими вопросами.

Национальная компания «Самрук-Энерго» прорабатывала с вендорами вопросы автоматизации своих бизнес-процессов. Пока мы их мероприятия не включали в госпрограмму, так как они на этапе подготовки. Как только будут готовы, государство всю необходимую поддержку им окажет.

Совместно с международными финансовыми организациями мы прорабатываем вопрос того, чтобы прописать стратегию цифровизации электроэнергетики и нефтяной отрасли. По электроэнергетике мы это видим, как переход на Smart Grid, умные сети электроснабжения.

Наше государство взяло на себя очень высокие обязательства по возобновляемой энергетике — к 2030 году она должна достигнуть в общем объеме 30%, к 2050 году — 50%. Это очень амбициозно. И мы понимаем, что государство теперь должно объяснить, как балансировать генерацию, потому что ветровые станции не могут стабильно вырабатывать энергию. Сегодня есть ветер, завтра — нет. А потребители всегда потребляют примерно одинаково, в зависимости от температурного режима. Если возобновляемый источник не может закрыть все потребности, ТЭЦы должны компенсировать просадку. Для этого нам нужны счетчики и на ветрогенераторах, солнечных панелях, и все это необходимо связывать в умную энергосеть. В мире к этому уже не первый год идут.

Если ты в США или Европе ставишь солнечные панели, то имеешь право сбрасывать в общую сеть излишки и получать за это деньги. Таким образом государства стимулируют покупку солнечных панелей. Но для энергетиков тут есть огромная головная боль, так как из-за того, что у тебя в сети тысячи микрогенераторов энергии, напряжение начинает очень сильно скакать. На самом деле 2030 год не за горами, и к этому моменту уже должно быть решение.