Профессор Тимур Палташев: меньше пафоса, больше реализма

Тимур Палташев — пожалуй, единственный казахстанский инженер, занимающийся микроэлектроникой действительно на мировом уровне. В Силиконовой долине он с 90-х, последние годы работает в AMD, также у него была собственная небольшая инжиниринговая компания «GTnano». Кроме того, он профессор Северо-Западного политехнического университета (Калифорния), профессор Санкт-Петербургского национального исследовательского университета информационных технологий, механики и оптики. В Алматы, который Тимур Турсунович по-прежнему считает родным городом, он бывает не так часто. Profit.kz не мог упустить шанс пообщаться со столь интересным собеседником. По ходу беседы мы выясняли, почему офисы американских ИТ-компаний в значительной степени индийские; почему лучше учиться в Томском политехе; будут ли робомобили давить людей и возможен ли большой китайско-российский технологический альянс.

Такая вот масала

— Тимур Турсунович, интересно, среди инженеров AMD, Intel, Nvidia и прочих гигантов микроэлектроники, кого больше в процентном отношении — американцев, китайцев, индийцев, постсоветских?

— Почвенные американцы не очень любят инженерные профессии. Они хотят быть поближе к деньгам, к финансовым специальностям. Специальности computer science, computer engineering в американских университетах в значительной степени заняты индийцами, в меньшей степени — китайцами. Китайские студенты высшего качества в Америку сегодня уже практически не едут. Они успевают закончить вуз у себя в КНР и им сразу предлагают работу, очень достойную зарплату на родине. Это великая держава, которая рвется стать номером один, поэтому они денег на интеллект не жалеют. И проектов, где такие люди пригодятся, у них своих хватает. В Штаты из Китая все больше едут студенты из вузов второго эшелона, причем бывает, что не самые лучшие. Например, Стэнфорд привык к значительному притоку иностранцев, но сейчас жалуется, что качество набора упало.

— То есть типичный инженер корпорации — это индиец?

— Такой тренд есть. Американским госуниверситетам же надо набирать студентов, вот они и берут индийцев, вступительные языковые и базовые инженерные тесты они успешно сдают. В конце учебы магистрант, если находит соответствующую компанию, проходит трехлетнюю производственную практику. Затем он получает рабочую визу, которая сейчас разыгрывается по лотерее, но велик шанс не попасть в число счастливчиков с первого раза. С постоянным видом на жительство или грин-картой у них проблемы — очередь для Индии на много лет. Если про состав говорить, после Индии идут страны Юго-Восточной Азии и все англоговорящие страны третьего мира. И не очень англоговорящие. Даже из Киргизии вытягивают талантливых ребят — пылесос American University of Central Asia работает. Государственный Департамент тоже проводит фестивали Go Viral! и имеет свой небольшой техноинкубатор даже в Алматы.

Ну, а на выходе картина такая: любая крупная ИТ-корпорация, особенно микроэлектронная, очень сильно индийская. В Intel так вообще чуть ли не большинство в инженерном персонале. В Аризоне офис Intel в Чандлере в большей степени индийский. Когда такая диспропорция, то, конечно, внутренняя корпоративная культура немного смещается — все привычки и менталитет получаешь в основном родом из одной или двух стран.

— Но если Америка перестанет быть столь привлекательной, как она выкручиваться будет?

— Она всегда будет привлекательной для жителей перенаселенных стран Азии. Поэтому этот поток сохранится по совершенно объективным причинам. Но придется ей довольствоваться теми, кто оттуда прибывает и обходиться собственными ресурсами. Это на самом деле уже происходит. Из России сейчас выдернуть человека в Штаты очень проблематично, из столиц — почти невозможно. Мой собственный аспирант, которого после защиты диссертации я привез на стажировку в США, от предложения работы в Калифорнии отказался. За год он понял, что социальная жизнь там весьма специфическая и близка нулю в сравнении с Санкт-Петербургом. Есть термин даже специальный — «силиконовое рабство». Друзья, походы на природу, семья — все это так далеко и неправда, когда ты в Долине. Современные молодые люди очень хорошо понимают ценность всего этого в жизни. Моему аспиранту сделали предложение, но он ответил, что согласится, только если продолжит работу в питерском офисе. Он проводит месяц в течение года в Штатах– ему этого вполне хватает. В России давно нет такого представления, что Америка — это страна грез. Люди, которые все еще рвутся в Штаты, обычно с самой периферии. Или это те, кто получил хорошее образование, но у них проблемы с жильем в России. А тех, кто ради самореализации в США едут — таких относительно немного в сравнении с девяностыми-двухтысячными. Качество жизни в Москве на самом деле выше, чем в Силиконовой долине. Если те деньги, которые инженер получает в Долине, тратить в Москве, ты будешь вообще королем. Чтобы иметь тот же уровень жизни в Долине, нужно получать зарплату члена правления. И особенно чувствительный момент — это хорошая медстраховка, которую многие корпорации не обеспечивают в должном объеме.

— То есть, если ты родился в России или Казахстане, то лучше здесь и оставаться?

— Нет-нет, Казахстан и Россия — это вообще из разных опер, они в разных весовых категориях. Да, раньше это был один на всех СССР и уровень вузов был близким. Сейчас история развела эти страны. Хотя по доходу на душу населения они близки, но задачи перед государствами стоят абсолютно разные. Казахстан — это типичный представитель третьего мира, причем не первого десятка. И у Казахстана нет никаких задач с точки зрения развития технологий, есть только задачи выживания. Соответственно, система образования настроена не на какие-то прорывы или движение вперед, а на поддержание инфраструктуры и обслуживание чужих технологических решений. Взять для сравнения Томский политехнический университет, — ТПУ и КазНТУ, бывший алматинский «Политех» — они оказались в разных эпохах, хотя в советское время были побратимы, уровень был примерно сопоставимый. Казахстанский вуз ведь в значительной степени создавался усилиями академика Сатпаева, закончившего Томский политех. Но сегодня даже сравнивать нечего. Конечно, эпоха перестройки, которую по факту можно считать временем разрушения государства, оказала сильное влияние и на ТПУ, но сейчас там вполне оправились. В КазНТУ два года назад вынуждены были пригласить ректора из КБТУ — его лично назначил президент страны, чтобы разгрести весь тот ужас, который там творился. Причем нельзя сказать, чтобы финансирование у двух вузов отличалось в 2000-е. Корни в том, что у России есть собственная серьезная промышленность, которой нужны кадры. В том же Томске нефтехимия, машиностроение. Есть и производства с локализацией, от них запрос на профессионалов. И люди не хотят уезжать.

Многие компании, и иностранные, и российские, открыли в Томске инженерные центры. Cognitive Technologies, это ведущая российская компания в сфере искусственного интеллекта и не только, разработала свой автопилот для машин. Глазами автопилота являются либо лазеры, либо радары, дополняющие обычные видеокамеры. И именно томская группа инженеров сделала портативный радар для автомобиля, который никто в мире пока не смог превзойти. Уже размещены заказы на миллионы экземпляров таких радаров, которые будут ставить на машины крупных автопроизводителей с 2021 года. Вообще, что касается инженерной, научной школы, российским регионам в каком-то смысле повезло. Москва, Питер сильно пострадали из-за вывоза специалистов. США и ЕС этим откровенно занимались многие годы. А тот же Томск далеко, уезжать оттуда было сложнее, поэтому многое с советских времен сохранилось, сейчас это приносит свои плоды. Там большое число докторов наук и их надо куда-то девать, у них лаборатории забиты профи. Это видно. Я в прошлом году был в Томске, из Казахстана там существенное число ребят учится. Россия дает гранты для казахстанцев в таком количестве, что это число превышает число образовательных грантов, которое выдается непосредственно в Казахстане.

— Если вернуться к Казахстану, у нас же создали Назарбаев Университет. Там тоже ужас?

— Что можно сказать? Пафосное здание, много мрамора, очень дорого смотрится… Ноги, мне кажется, вот откуда растут. Раньше по программе «Болашак» детей сразу после школы отправляли на бакалавриат за границу. Но с ними было много проблем. Мне кажется — это мой личный опыт — что детей в семнадцатилетнем возрасте отправлять так далеко опасно. У них мозг еще не установился, крышу сносит напрочь. У меня было на попечении по просьбе друзей два болашаковца. Попадание в другую среду, где они относительно бесконтрольны, в том числе за их финансами никто не следил, приводило к тому, что они уничтожали всю стипендию плюс все деньги, присланные родителями. В три часа ночи раздавались звонки от их рыдающих матерей, они молили, чтобы я их откуда-то там вытащил. При этом они еще и учились не очень. И, подозреваю, не я один с таким столкнулся. Поэтому кто-то предложил идею построить университет а-ля King Abdullah University of Science & Technology, где студенты будут получать бакалавра на английском, а уже на магистратуру посылать их куда-нибудь подальше за рубеж. Академию наук, по сути, казахстанские чиновники ликвидировали, прикрыли институты, связанные с нею. И вот они показывают, что у них советская система исчезла, но, смотрите, они построили англоязычный университет. Ну, построили. Но какие результаты? Дети все говорят хорошо на английском, это факт. Съездили на Запад, PhD получили, окей. А что дальше? Эти ребята с западным образованием, и у них соответствующие требования по зарплате. Но им никто такую зарплату платить в Казахстане не собирается. В итоге ребята говорят: эта страна так себе, тут нас никто не ценит, денег достойных не платит — поедем в другую. Промышленность понять можно, там свои бюджеты, своя стоимость рабочей силы. Уровень зарплат в госкорпорациях такой, что туда вообще никто не помещается с элитным западным образованием. Ну и потом, что ты со своим болашакерским дипломом в действительности-то умеешь? Ведь не так много, если по-честному. Промышленность боится болашакеров. То, что они повалили ERP-систему в новой больнице во время презентации президенту — этого никто не забыл.

— Что со всем этим делать?

— Мне кажется, система сейчас переходит в более-менее здоровое состояние, и такого рода пафосные проекты, как Назарбаев Университет, будут постепенно приходить в соответствие с нуждами страны. Эти заведения хороши для проведения всяких конференций, больших мероприятий. Я был на одном таком — много места, богато. Ну, они там технопарк какой-то запустили. Но с точки зрения эффективности все это далеко от любого сибирского технического вуза. Справедливости ради надо сказать, что Казахстан не один такой. Сколково — та же история, хотя сейчас наблюдается некоторый прогресс после того как они наладили сотрудничество с классическими техническими вузами Москвы и Питера. Это все следствие карго-культа у чиновников. Обычное туземное отношение. Они думают так: если я буду летать на частном самолете, ездить на «Порше», то я «белый человек». Если я построю красивый и современный на вид университет, научу всех студентов говорить по-английски, то мы станем Западом. Но с точки зрения здравого смысла все это неоправданно. Чем все кончается? Экспортом мозгов. Система образования, которая работает на экспорт — это просто медленное самоубийство для любой страны.

— Как, на ваш взгляд, выглядит идеальная система образования для инженера сегодня?

— Инженерное образование в мире переводят все больше на проектную основу. Тенденция такова, что студент не изучает отдельно программирование, не изучает отдельно даже верхние части физики. Вместо этого его включают в проект, в котором он получает свой фронт работ и его закрывает. При этом, понятно, слушает базовые лекции, но основа — это все же практический опыт. На выходе — инженеры, пригодные к использованию в реальной жизни. У корпораций нет времени затачивать людей под свои задачи. Вот пришел человек — и он должен сразу включиться в работу. Надо, чтобы он хоть что-то уже умел и был полезен для команды. Даже советская система выдавала инженеров, которых нужно было натаскивать на работе года два. Все потому, что их курсовые и дипломные не соответствовали тем задачам, которые стояли перед промышленностью. Сегодня инженер тренируются на проектах, которые стоят ближе к производственной тематике, учеба идет в сотрудничестве с производством. Например, мы в корпорации работаем c ПО в открытом коде, поэтому мы поощряем, когда студенты пишут для нас какие-то программные библиотеки, это их студенческие магистрантские проекты. Причем код они пишут в соответствии с промышленными стандартами, устоявшимися требованиями. Если у нас на работу принимают человека, то сразу смотрят, сколько у него на GitHub публикаций. Если ты что-то умеешь писать ручками, и ты делаешь это в соответствии с отраслевыми стандартами, то годишься. Мне такая система симпатична: студенты получают опыт, проекты живые. В других отраслях все устроено немного иначе, но близко. Инженеры, которые электротехникой занимаются, сейчас все поголовно строят умные автомобили. Собирают, например, электромобили, защищенные от опрокидывания, которые по горам могут ездить — это реальный проект в Аризонском Университете.

— Если студенты учатся только на проектах, не утрачивается ли широта взглядов, которая позволяет посмотреть на инженерную проблему сверху?

— Мой опыт показывает, что широта взглядов больше зависит от личности. Если личности нужна широта, то она в современном мире найдет информацию в интернете. Но, естественно, более работоспособна та модель, которая всегда практиковалась в МФТИ, физтеховская. Там до третьего курса все базовые знания вбивались намертво по математике, физике, химии. Поэтому выпускники способны увидеть в любом проекте научную составляющую и понять всю картину целиком. Если базис у тебя сильный, то у тебя больше гибкости. Беда того же американского образования с элективными курсами, начиная со школы, в том, что у людей дыры, пробелы в знаниях такие, что там никакой штукатурки не хватает, чтобы их заткнуть.

— И нет никаких исключений? Знаменитый Массачусетский технологический не так хорош, как о нем говорят?

— MIT, безусловно, хорош, но тоже идет по пути узкой специализации. Перемещаешь выпускника чуть в другую область — и он начинает плавать. Вообще в нашей корпорации не особо любят выпускников MIT. Им трудно в глобальных командах работать, они нарциссы. Стартапы и все в этом роде — это для них. А у нас корпорация, которая по всему миру распределена, жесткий производственный план. Президент AMD Лиза Су закончила MIT, в этом вузе, наверное, где-то ее портрет висит. Но для отдела кадров диплом этого заведения — как черная метка. И это правило не на пустом месте возникло, был печальный опыт. Брали ребят оттуда, они мешали всей команде и в конце концов, бросив все, со скандалом уходили. Причем эта модель поведения повторялась у нескольких людей, это шаблон поведения. Такому говорят: «У нас в компании стандарт документации такой-то». Он вместо того, чтобы принять этот факт, продолжает работать так, как ему удобно. Это вызывает раздражение, конфликты. Школа такая, специфическая, в ней индивидуализм воспитывается. Сейчас в корпорации больше софта стало, появилась в некотором роде гуглоподобная часть. Там они, возможно, пригодятся.

Что не мешает танцорам

— Вы упомянули про стартапы. В мире технологий каждый год какой-то новый приоритет. То все говорят о Big Data, то — блокчейн, искусственный интеллект, AR/VR. Причем иногда складывается ощущение, что приходит новый год и о прошлогоднем любимце все забывают. Почему так происходит? Тут есть реальная технологическая подоплека?

— Просто нагнетается ажиотаж для инвесторов. Существует группа людей, которая живет вокруг инноваций и кормится ими. Я их называю «танцоры». Есть танцоры, которые за маленькие суммы танцуют, а есть те, что танцуют за миллиарды. Там главное — это момент выхода из капитала, экзит. Поэтому фонды выбирают какую-то тему, задешево входят в пул стартапов с этой темой, а потом начинают гнать волну через медиа, таким образом наращивая стоимость компаний, в которых у них уже есть доли. Когда эти компании оказываются поглощенными крупными игроками или фонды еще каким-то образом из них выходят, интерес к теме падает, и они ищут новое направление, которое можно раскачать. Тот же ИИ родился в академической среде, фундаментально все было определено еще в 80-е годы. В 90-е дисциплина ушла на дно, в 2000-е едва была жива. Зато теперь профессоров, которые темой занимались, стали разрывать на части. Почему так? Объяснение только одно — сегодня ты можешь получить 10 терафлопс у себя на столе за тысячу долларов. Раньше для такой мощности надо было объединить все суперкомпьютерные центры США. Вычислительные мощности выросли настолько, что ИИ можно использовать наконец-то в коммерческих целях. Другой вопрос, что как обычно со всеми темами, которые агрессивно прокачивают, здесь есть завышенные ожидания.

— В чем это выражается?

— На самом же деле нет там никакого искусственного интеллекта в прямом смысле слова. Там обычная математика. Классическое детерминистическое программирование — это алгоритмы. Здесь программирование вероятностное, основанное на вычислениях в вещественных числах на большой последовательности операций. Машина, может, узнала картинку, а, может, и нет. Цифра при вычислениях соскочила в другую сторону — и ошибка. Вероятности в 100% в системе искусственного интеллекта не может быть по определению. При обучении система может считать с большей точностью, но когда ее используют в реальной жизни, точность снижают, чтобы работа шла быстрее и блоки распознавания были дешевле. Теперь смотрите, если вы на автомобилях используете ИИ, и у вас система работает с точностью 90% — это означает, что с вероятностью 10% она однажды собьет человека. Когда люди понимают, что это не мозг человеческий внутри железки, а математическая модель, которая лишь перераспределяет веса и не может быть абсолютно точной, все становится на свои места. Да, мы можем научить машину играть в шахматы, в го, даже в покер. Машина будет играть сама с собой и обучаться. Да, она запоминает все паттерны и последствия ходов. И она побеждает человека. Но все равно в покере есть код в виде набора карт, который занимает всего несколько килобайт. А реальный мир состоит из изображений — это чудовищный объем визуальной информации. Очень трудно представить, что вы можете научить автомобиль самостоятельно ездить по Алматы. Потому что тут много улиц, постоянно что-то меняется. То здесь знак поставят, то там. У нас в Аризоне, в Чандлере, катались по городу машины от Waymo, это подразделение Google, и всех пугали. Едешь себе спокойно — и тут тебя подрезает робомобиль, втыкается между тобой и идущей впереди машиной на расстоянии двух метров. Любой водитель инстинктивно жмет на тормоз в такой ситуации, для него такая дистанция неприемлема. А автопилот этой машины скорость рассчитал, ей нормально. Горожане уже на них жалобы стали подавать. В Темпе робомобиль Убера сбил насмерть велосипедистку, переходившую дорогу по переходу, машина ее не увидела и переехала. После этого и в Чандлере такие машины запретили. Любой беспилотник надо тренировать на работу в очень маленьком районе. Карты, которые загружают в системы навигации автомобилей, статические, в американских машинах даже Мексики нет. А беспилотнику нужны карты с терабайтами данных. И их постоянно приходится гонять, проводить вычислительные операции свертки или конволюции. Машина должна распознать, что она находится именно здесь и соотнести с тем, чему она уже обучена. Поэтому я думаю, что первые машины с ИИ, которые будут массово выпускаться и уже работают — это комбайны в полях и производственный транспорт на заводах. Там территория ограниченная, входящей информации для обработки сравнительно мало, объем обучения моделей нейронных сетей тоже ограничен. Практическое же развитие получат аддитивные технологии на основе ИИ, которые будут помогать водителю на дорогах общего пользования не совершить аварию.

— А что с виртуальной и дополненной реальностью?

— Направление пришло в состояние нормы. Там также сначала был академический интерес, потом вкачали капитал. А сейчас стадия, когда идет рутинное развитие технологий. Сначала были чисто университетские исследования с проекторами и стереоскопическими очками, которые промышленность не заинтересовали. Потом появились шлемы с двумя встроенными экранами. Надеваешь такой шлем и ничего не видишь вокруг, кроме 3D-изображения. Сразу возникло две проблемы. Первая — это контент — его не было. И второе — такие шлемы подключены толстым, длинным шлейфом к компьютеру. Нужно стоять на площадке, чтобы рядом ничего не было, руками можно что-то делать. Но, если честно, все это не особо удобно. Эти препятствия ограничивали возможности массового использования. На самом деле более-менее продвинулась только Sony со своей PSP, где было несколько популярных игр для шлемов. Ну и исследователи ДНК остались в восторге — оказалось, что им очень удобно молекулы в таких шлемах рассматривать. Но денег именно в этот момент на VR было сожжено много. Сейчас, кстати, пойдут на рынок первые шлемы с беспроводным подключением, одна из таких компаний — VR_UniBlock — имеет корни из Алматы. Позже интерес схлопнулся, реальная работа, которая приносит плоды, сейчас идет больше по направлению AR — опять-таки подсказки для водителей, механиков, военных и все в этом роде.

— Есть какие-то направления в хардвере, где можно ждать прорыва сегодня?

— Насчет прямо прорыва — трудно сказать. В лаборатории много чего можно натворить, но главное — когда прибор будет доведен до стадии промышленного масштабирования. Иногда проходят десятилетия, прежде чем вещь выйдет из состояния образца, станет доступна миллионам… Так, навскидку, на ум приходят квантовые компьютеры и мемристоры. Квантовые компьютеры уже работают, но до массового производства там еще десятилетия. В определенном, узком классе задач человечество серьезно продвинется благодаря им. Технология производства мемристоров тоже постепенно совершенствуется. Они позволяют создать гибрид цифро-аналоговых систем и там много приложений. Даже если говорить про ИИ, то задачи, которые цифровая система решает через большой объем вычислений, аналоговая система делает мгновенно, хоть и с меньшей точностью. Основная проблема — это затраты на преобразование аналоговых данных в цифровые и обратно. Сегодня же все на цифре работает. Мемристоры позволяют это победить.

— Что происходит с отработанными технологиями в микроэлектронике? Закон Мура окончательно потерял актуальность?

— У нашей корпорации уже есть работающие чипы, сделанные по техпроцессу TSMC 5-7 нанометров. Но тут все — человечество достигло физического предела, это молекулярный уровень со всеми вытекающими. Сейчас уже перешли на экспонирование с применением ультрафиолетовых масок, потому что при использовании стандартных методов длина волны не подходит. Набор производственных масок для больших чипов становится неимоверно дорогим, это десятки миллионов долларов. И, конечно, главная проблема — это электромиграция, когда примеси, которые добавляются в подложку, разрушаются в ходе работы чипа. Размеры такие, что атомы просто со временем разбегаются. Даже для технологии 7 нм, если использовать стандартное штатное питание и частоту, до смерти чипа проходит всего три года. Поэтому во все чипы на 7 нм вшиты предиктивные модели, защита от ошибок, подобная той, что используется при передаче данных или чтении с жесткого диска. Есть формула, которая позволяет подсчитать, когда возникнет неисправность. У меня московские партнеры спрашивали: как мы будем ставить чипы, сделанные по техпроцессу 7 нм, в объекты, срок жизни которых должен составлять 50 лет. Я наших ребят в корпорации спрашиваю, вы как с этим справляетесь? Они говорят, топология та же, но мы занижаем напряжение и частоту. И так увеличиваем срок жизни чипа до 10 лет. Но это все равно десять лет, не пятьдесят. Так что вся новая электроника будет очень короткоживущая. По-другому не получится. И старые техпроцессы 28-40-90 нм продолжат использоваться там, где это целесообразно.

— А что с отводом тепла?

— Это тоже беда, так называемая «проблема черного силикона». Когда вы запускаете чип на полную катушку, тепло просто не успевает отводиться от кремния. Процессоры устроены так, что у них какие-то участки активные, но большей частью они простаивают, чтобы могло произойти рассеивание тепла. Теперь представьте, вы используете ИИ алгоритм со сверткой по методу Винограда, ядро конволюции. Стандартным компилятором можно процессор довести максимум до 50% эффективности. Люди из Nervana (компания поглощена Intel) написали код, который работает с 90% эффективностью, в конце дожали до 95%. Наш сотрудник Константин Юрша из Питера в порыве праведного гнева пообещал сделать 99,7%. И сделал. Его код реализует программный конвейер — один трек все время данные обрабатывает, другой их заводит в память и регистры. Они быстро переключаются между собой, но ни один никогда не стоит. Ручками написан код, через компилятор такой не сделаешь. И тут возникла другая проблема. У вас стоит несколько десятков GPU. Систему искусственного интеллекта на них запустили, идет диспетчеризация задач, запускается «виноград» на 5-6 процессорах. Питание от такой напряженной работы подскакивает с 300 Вт до 450 Вт на каждый процессор. В результате питание стойки вылетает по защите. Это история из серии лучшее — враг хорошего. Наши китайские товарищи, которые все это делали на наших процессорах, поменяли блок питания, все, вроде, наладилось. Но диспетчеризация и управление вычислениями в больших гетерогенных системах требуют теперь особого внимания. Я еще полтора года назад говорил, что когда есть несколько стоек и все на пике считают, система будет валиться на критических задачах. Объективно: когда хочешь что-то улучшить в одном месте, то создаешь проблемы в другом.

Китаец американцу не товарищ

— Кстати, о китайских товарищах. Как торговые войны, в частности история с Huawei, отражаются на отрасли?

— Американская система вся построена на лоббировании — не важно, речь идет о Конгрессе, Министерстве промышленности или еще каком-то госоргане. Кто главный конкурент Huawei, отстающий от него? Это Cisco. В 2012 году эта компания уже один раз пробила запрет на сотрудничество с Huawei, тогда Конгресс нам в США запретил иметь с ними дело. А у нас был очень перспективный совместный проект, я с Huawei четыре месяца проработал. Речь шла об использовании APU (accelerated processing unit) для их коммутаторов — их прекрасно можно друг с другом подружить. Причем собирались убрать плавающую точку из графического конвейера, а компилятор оставить тот же. То есть сделать слегка кастомизированный чип, который прекрасно заменяет все возможные роутеры. И самое главное — он легко перепрограммируется на новые протоколы, если таковые будут появляться. Такой чип мог бы работать, не устаревая морально, пока бы физически не умер лет через десять или больше. Из-за запрета властей пришлось проект прикрыть. И все из-за Cisco, потому что они таким образом защищали для себя американский рынок. Сегодня повторяется вся эта история, но уже глобально и с 5G. Базовая станция 5G от Huawei — это коробка размером с небольшой чемодан, которую можно установить на любой столб. Стоит около 20 тысяч долларов, что для базовой станции очень гуманно. Huawei их может изготовить неограниченное количество. Кроме того, стандарта 5G сегодня два, один из них продвигает Huawei. И у них все работает. То есть абсолютно все готово, чтобы забрать не просто долю рынка, а практически весь рынок, причем самый передовой. И опасаясь этого, американские чиновники в итоге выстрелили себе в ногу. Потому что американские корпорации с Huawei делают вместе серверы, закупают в огромных объемах процессоры и так далее. Теперь эти контракты надо разрывать. Причем это дорога с двусторонним движением — там идет взаимообмен компонентов. Полный запрет на сотрудничество приведет к тому, что огромное количество проектов встанет. У американских компаний по сто предприятий в Китае, санкции, пошлины бьют по своим же. И сейчас корпорации пытаются доказать чиновникам, что такие действия, может быть, улучшают положение одного-двух игроков в отрасли, зато создают огромные проблемы всем остальным, да вообще всей индустрии — глобально. По сравнению со многими другими отраслями микроэлектроника и ИКТ предельно глобализованы и взаимосвязаны. И когда ты выбиваешь крупнейшего участника, это имеет огромный разрушительный эффект повсюду. Поэтому пока санкции отложили на два года.

— Думаю, там все же не только в Cisco дело. Это большая политика. Что будет, если США продолжат в силу каких-то своих причин действовать в том же духе дальше?

— Они своих целей не достигнут. Китай поздно тормозить. Если бы санкции вводились против Китая лет десять назад, они могли бы оказаться результативными. Но не сегодня. Ну, бросят китайцы на задачу денег, добавят людей в группу разработки архитектуры. И создадут собственную линейку процессоров и все остальное, причем довольно быстро. Сейчас они присматривают российские компании — разработчиков оригинальных процессоров — и готовы их приобрести. Многие производители микроэлектроники продали Китаю лицензии на производство своих чипов и получают роялти. Huawei уже сделал 64-ядерный процессор на 7 нм на основе лицензированного ядра ARM. Если у тебя собрана команда, которая может организовать такое проектирование и производство, есть уже рабочий процесс или workflow, это означает, что ты вполне способен воспроизвести процессоры ARM, Intel и все что угодно. Как их микросхемы внутри будут устроены — не так принципиально. Главное, что система команд будет та же. Настоящие проблемы у китайцев возникнут, если Америка наложит ограничения на системы Electronic Design Automation — это ПО, которое помогает автоматизировать проектирование электронных устройств. Фирмы, которые такое ПО выпускают — Synopsys, Cadence — американские. Mentor Graphics принадлежит Siemens, но располагается в США, так что рычаги найдутся. Однако это означает полное уничтожение бизнеса этих компаний, потому что у них чуть ли не половина клиентов в Китае. А без такого софта и американская микроэлектроника никуда не двинется. Поэтому мысли о запрете продажи EDA китайцам возникали в США, но там поняли, что это будет уже не выстрел в ногу, как с Huawei, а выстрел себе прямо в голову.

В целом торговые войны имеют колоссальное воздействие на индустрию. Самое главное — они меняют менталитет по всему миру. Даже чиновников в Кремле меняют, что еще недавно казалось невозможным. Даже кремлевская либеральная номенклатура осознала, что нужно иметь собственные технологии, а не только получать процент с продаж технологий иностранных. Компрадорскую российскую буржуазию ткнули лицом в очевидность, и она зашевелилась хоть как-то с импортозамещением. Для российской промышленности высоких переделов, для авиационной, например, все происходящие последние годы события с санкциями — это просто подарок небес.

— Возможен ли китайско-российский альянс?

— Я в это не очень верю с точки зрения технологий. Китайская цивилизация существует сама по себе тысячи лет без какой-либо тесной связи с остальным миром. Делать с ними совместные проекты очень сложно. Вплоть до того, что с языком общения возникнет вопрос — английский у них не так много людей знает. Даже с индийцами, — хотя у них британская школа, казалось бы, они сильно европеизированные, возникают проблемы, — а с китайцами нужно умножить все это на десять. С ними взаимодействие возможно, но говорить о какой-то тесной кооперации трудно.

— А в чем конкретно сложности?

— Если ты ставишь задачу китайцам, будь готов к тому, что они эту задачу поймут по-своему. Я работал в американском отделении тайваньской компании. Это даже не материковый Китай, но я понял тогда, что все надо прописывать — от и до. Ты скажешь словами, а потом окажется, что ты этого не говорил. Или что все понято не так. Но если достанешь письмо, то можешь покачать права. Тот же опыт работы с некоторыми китайскими сотрудниками, причем даже закончившими американские университеты. Взаимодействие с ними должно происходить или дублироваться в письменном виде. Все, что ты сказал, должно быть расписано по пунктам. И, прежде всего, должны быть даны определения — о чем вы вообще тут говорите. В электронной промышленности эта проблема до какой-то степени преодолена, потому что у нас существует некий формальный язык, устоявшаяся терминология. Но это скорее исключение. Это, по сути, снижает возможности к широкому сотрудничеству с Китаем в больших проектах.